Человек человеку — кот - Андрей Балабуха

Со злости (на самого себя) аж выгрызал воображаемую блоху под хвостом!

Итак, с чего все началось?

Мня, мня и мня!

Была у Хозяина Кошечка. Не то чтобы очень, по мне, так крупновата. И не породистая. Но Хозяину, вроде, нравилась.

Он ей чудеса всякие наколдовывал, дверь в дом персональную открыл. Она своих Котят приводила. Вроде, все хорошо шло. Тепло было, уютно, еда была. Хозяин, правда, все реже настоящим колдовством занимался, но мне-то что за забота, спокойнее даже. Я ведь знал, что он долго без этого не сможет. Скоро и колдовство вернется, и я ему понадоблюсь. Так и относился к этому — как к небольшому отпуску. Оказалось, она — не так. И когда мы с Хозяином вновь отправились в темный день в лес за необходимым зельем — устроила скандал. Как положено — когти, шипение, вздыбленная шерсть, мявчащие котята. Ее бы за загривок!.. У людей — всё не так. (У Хозяина — почти всё.) Я бы свою кошку быстро поставил на место. Он — пожалел. В итоге — еще один скандал. А потом (раз эдак на пятый) она сгребла своих котят, миски и коврик, и ушла. Зима как раз была. Я даже обрадовался — вот, мешать никто не будет, отвлекать… Ага! Хозяин, видать, только притворялся таким самостоятельным. Зачем-то и она ему нужна была. Тут-то и возникла тема равновесия. Установили. Равновесие. С зимой. Потом была весна. Потом лето. А у нас зима осталась. Вот. Вкратце так.

Видимо, увлекшись размышлениями, я по привычке активизировал невидимость. Потому что наглая, потерявшая нюх мышь пробежалась прямо по моей лапе. Рефлексы сработали сами собой. Хрясь! Ур-р! Уже сплевывая лишнюю шерсть, я сообразил, что делаю. Лежу на самой границе чужих владений — и охочусь! Эдак и на войну нарваться несложно! Вот бы никто не заметил…

Как бы не так! (День сегодня, видать…)

Под кустом сирени прямо напротив меня сидит здоровенный котищеАА и нагло так ухмыляется. Это кто же? Судя по запаху, именно к нему я и шел. Тогда должен понять. Я надеюсь…

Открывает пасть.

Открывает сознание.

— Так-так-так… Кто это к нам пожаловал?

А что, если прикинуться валенком?

Хвост, лапы, уши…

— Я идти. Мимо. Твоя земля. Ты сильный.

Слегка наклоняет голову вбок. И тоже жестами:

— Хочу быть не я. Плохо. Есть двое я.

Что за бред?

И тут же перевод прямо в сознании:

— Желание казаться не тем, кто ты есть — тяжелый случай раздвоения личности.

И все это сопровождается ехидной ухмылкой. Святой Чеширчик, мня!

— Ладно, сдаюсь. Привет, брат! Извини за мышку…

— Сама виновата.

— Можно к тебе?

— Так ты и так уже — половиной лап у меня…

Сошлись. Вежливо принюхались.

— Проблемы?

— Вроде бы, не знаю как и сказать…

— Ты и думал достаточно красноречиво.

Мне становится немного стыдно. Как нагадившему котенку. Пока я переживаю, заходим в тень под сирень (ф-ф, ему еще и в тень хочется, тут не согреешься никак!), ложимся. И он продолжает.

— Всегда есть три кошки. Кошка прошлого, кошка настоящего и кошка будущего.

Опрокидывается головой на траву, елозит спиной. Видимо, эта мысль очень ему понравилась. Мне, впрочем, тоже.

— Это, как ты понимаешь, не надо понимать буквально. Извини за тавтологию… Бывает так, что все три кошки сливаются в одной. То ли ты стоишь на месте, то ли кошка бежит рядом с тобой. Бывает так, что это и не кошки вовсе. А, скажем, новая территория, старая подстилка, ямка в песочке во дворе, запах, не пойманный раньше… Главное — помнить, что их всегда три! И не путать их между собой.

Кажется, я начинаю понимать.

— И когда ты пытаешься удержать при себе кошку, что уже ушла, она все равно не остается. Но и следующая не приходит. Так и живешь — без кошки, но с иллюзией оной. Ни одной, а будто все… Мная-а-у!

Он потягивается всеми лапами в воздух, давая понять, что мысль закончил.

А я? Все ли я понял? И все ли правильно? Да!

— Спасибо, брат! С меня крыса!

— Котятам прибереги.

Бегом! Домой! Вот чего мне не хватало! Разумного совета! Умной беседы! Домой!

И на бегу додумать. Что мы там помним о магии? Не о банальной кошачьей магии, а о теории. Так-так-так… Подобие… Кристаллизация… Катализ… Инициация… Восприимчивость… Извини, сосед, сейчас не до церемоний… Да, мня, пропустишь ты меня, или нет! Потом, потом довоюем… Если вылечишься… Так.

Дверь.

По-моему, я прибежал быстрее, чем додумал.

Вот оно, кошачье счастье!

Липа!!!

Назад! С разгону — на ствол. Эх, давно когти не точил! Чего смотришь, урод беличий, не видел, как котята по деревьям лазят?! Теперь на ветку… Почему цветы всегда на самом краю? Не сверзиться бы раньше времени… Зубами за веточку… Крепко держится! Кто-нибудь видел кота, подвешенного зубами на липе? Спешите! Отталкиваемся лапами… Рвись же! Есть! У-упс! На снег было бы мягче! Теперь — домой.

Дверь свежая, пропускает легко.

Бр-р-р! Зима!

И к Хозяину.

Вот, вот он, цветок липы. Возьми. Понюхай. Ощути. Подыми хвост!

Глаза хоть открой, мня!

Открывает.

Втягивает носом воздух.

Осматривается.

И…

Вот оно!

Цветок липы словно загорается. Теплым желтым пахучим светом.

Свет этот расширяется, расползается, охватывает все вокруг. Снег начинает парить, таять, исчезает, не оставляя даже воды. Я всегда подозревал, что с этим снегом что-то не так…

Хозяин распрямляет плечи, спину, потягивается, словно кот после долгого сна. Ну вот же я, вот! Вот моя спинка, вот шейка, вот ушки… Мур-р-р-р…

Встал!

Ох! За что боролись! Стараниями своими создаем мы проблемы себе! Глядит по сторонам. Состояньице у дома то еще… Ничего, теперь мы повоюем.

— Что-то я, котяра, расслабился немного…

Осматривается снова, узнавая и не узнавая дом. Квартиру.

Мебель. Дверь. Двор за окном. Лето.

— А где… эта?..

Кажется, он забыл даже ее имя. Ну и слава Сфинксу! Небрежно машет рукой. Непослушными ногами идет на кухню. Подходит к окну. Потягивается до хруста в суставах.

— Кот! А давно ли ты ел-то?

— Мур-р-р-р-ра!

Где там наша кошечка будущего? Весна, мня!

Александр Зорич

О, СЕРГАМЕНА!

Если бы я говорил себе: «Я боюсь сергамену», я, пожалуй, и вовсе не спал бы. Глядишь, и помер бы — от нервного истощения.

И каждый раз, когда он хищно скребся в мою дверь — впрочем, попробуй постучись когтистой лапой так, чтобы получалось вежливо, по-вегетариански — я бы сбрасывал с плеч долгожданную дремоту, пробкой выскакивал из бутыли тихих будней и прислушивался, прислушивался. Замирал бы от напряжения и, чего доброго, стискивал бы в гнусно потеющей ладони охранительный амулет. Есть такие амулеты — «супротив зверей чащобы дикой», пришлось бы и себе такой прикупить.

И, между прочим, это еще вопрос, способен ли брусок пористой деревяшки, пусть на совесть заколдованный, совладать с сергаменой? Вряд ли.

Сдается мне, любые охранительные чары рассыпались бы в прах перед сергаменой, пред его роковым урчанием, пред его величественной ленивой поступью и уж тем более — пред его намерением посягнуть на человеческую жизнь.

Моя лишенная пафоса старость говорила мне: амулеты от гнева сергамены не сохранят. Но главное, страха перед этим зверем, Зверем Зверей, у меня не было.

Наверное, полюбопытствуете вы, потому я и согласился караулить сергамену, ухаживать за ним, вычесывать его шерсть, лечить его недуги (как часто ему бывало дурно!), ублажать и ласкать его, что я такой храбрый?

Если бы! Мне приказали, я исполнял. Ведь лекарь — это не только призвание, это еще и должность…

Месяц назад сергамену привезли в подарок господину наместнику.

С подарком прибыл некто Радзамтал, высокомерный бородач, отрекомендовавшийся племянником наместника Рина (чем, видимо, и объяснялось высокомерие).

Оказывается, этот сумасшедший любитель механики, я имею в виду, наместник Рина, был связан с нашим головой узами гостеприимства. Вот и решил порадовать наш двор диковинкой. Радзамтал развернул свиток и зачел приличествующую случаю чушь про то, что дружбе — крепнуть, а добрососедству — упрочиваться. И своей рукой сдернул льняное покрывало с внушительной посеребренной клетки.

— Ну ни фига себе! — сказал незаконнорожденный сын господина наместника, недоросль и долдон.

— Типа как на кота похож… — отозвался казначей.

— Ну и туша! — всплеснул руками господин наместник. — Это ж сколько мяса…

— Неужто такие водятся в ваших краях? — спросил я.

— В наших краях водится все! — победительно улыбнулся Радзамтал.

Сергамена, измученный дорожной тряской, лежал на полу клетки, подоткнув под живот лапы и подобрав к туловищу свой дивный, гладкий серый хвост.

Зверь едва слышно скулил. Да так жалобно, что у меня, человека несентиментального, да чего там, видевшего не одну войну, у меня, проведшего все три голодных года в осажденной столице, когда люди кушали друг друга, слезы навернулись на глаза!